Осколки рая

(рассказ написан для литературного конкурса "История любви-2019" на сайте "Счастье слова")

— К кому? — Во взгляде консьержки было столько подозрения, что я даже слегка обиделся. Да, дом респектабельный, район престижный, жильцы сплошь солидные, уважаемые люди — но ведь и я на бомжа или проходимца не то чтобы похож. Ростовое зеркало в вычурной позолоченной раме отражало импозантного мужчину средних лет, одетого в добротный деловой костюм и пальто по погоде. Честное слово, сам иногда не верю, что это я.

— К Виктору. То есть к Савинскому Виктору Петровичу, — зачем-то поправился я, — квартира тридцать семь.

Градус подозрения вырос раза в полтора, не меньше. Теперь суровая пожилая дама выглядела так, словно её левая рука вот прямо сейчас нашаривала под столом сакраментальную Большую Кнопку.

— Неужели? — ледяным тоном осведомилась она. — Виктор Петрович не сообщал, что ожидает гостей.

— Я его друг. — Моя сердечная улыбка могла бы растопить целый айсберг. — Вместе учились. Вот. — Я выудил из кармана визитку и протянул её грозному стражу. — У нас намечается встреча выпускников, а дозвониться ему никто не смог. Вы не знаете, Виктор дома?

Пожилая дама некоторое время переваривала информацию с визитки, затем медленно произнесла:

— Дома. Витя в последнее время редко куда-то выходит.

Заметив, что я немного опешил от «Вити», консьержка добавила:

— Мы с Рогнедой тоже вместе учились. Не то чтобы очень дружили, но Витю я знаю с пелёнок. Даже нянькой у него была одно время. Потом, когда в доме потребовалась консьержка, Рогнеда помогла мне устроиться…

Помолчав, она добавила немного дрогнувшим голосом:

— Хорошо, что друзья его не забыли.

Рогнедой звали маму Виктора. Звучным именем она была обязана родителям-филологам, страстно влюблённым в золотой век русской словесности. Сама она тоже окончила филологический факультет, защитила диссертацию, какое-то время преподавала — но, выйдя замуж за профессора Савинского, светило науки мирового уровня, полностью посвятила себя супругу. Вместе они объездили весь мир — она сопровождала Петра Николаевича во всех его поездках, вела деловую переписку, вычитывала и корректировала статьи и тезисы.

Самолёт, на котором чета Савинских возвращалась в Москву с очередной конференции, разбился где-то над Альпами несколько лет назад. На похоронах я не присутствовал — на тот момент меня вообще не было в городе. О трагической гибели профессора и его жены я узнал из теленовостей и тут же позвонил Виктору. Он выслушал мои соболезнования и поблагодарил каким-то неестественно спокойным голосом.

Кажется, это был последний раз, когда мы с ним разговаривали. Мой стремительный карьерный рост не позволял даже думать о том, чтобы терять время, предаваясь воспоминаниям — а ничего, кроме общих воспоминаний, нас с Виктором не связывало. И вот теперь, когда я смог наконец остановиться, отдышаться немного и оглядеться по сторонам, на горизонте замаячила встреча выпускников. Отличный повод встретиться со старым другом, поговорить — и, возможно, успокоить подспудное чувство вины.

— Пятый этаж, — услужливо напомнила внезапно подобревшая консьержка. — Добро пожаловать, Алексей Геннадьевич.

Я кивнул и зашагал к лифту.

* * *

Звонок откликнулся на моё пожатие напевной мелодией. Это было неожиданно — я думал, музыкальные фрагменты и трели певчих птиц у входной двери сто лет как вышли из моды. Да и не замечал я никогда за Виктором любви к подобным претенциозным штучкам. «Может, у него пассия какая?» — подумал я и снова придавил кнопку.

На этот раз звук оказался вполне обычный, тот самый «динь-дон», который я помнил ещё с тех пор, когда вход в Витькины хоромы не охранялся бдительными консьержками. Я позвонил ещё несколько раз — мелодия не вернулась. Так увлёкся, что даже не заметил, как открылась входная дверь.

— Добрый день, чем обязан вашему визиту? — хмуро спросил Виктор.

Я рассмеялся.

— Ты ничуть не изменился, всё такой же манерный профессорский сынок, — сказал я. — Не узнал, что ли? Это же я, Лёха! Лёха Биленко. Честно пытался до тебя дозвониться, но не смог и вот, приехал во плоти.

— А, Лёха. Ну, здравствуй. По какому поводу трезвон?

— Да это так… — почему-то смутился я. — Повод-то не то чтобы… Встреча выпускников намечается. Все наши обещали прийти.

Какое-то время Виктор молча смотрел на меня, а я на него. Мой старый приятель, с которым мы были не разлей вода с первого курса и который на моей памяти всегда был подтянутым, корректным и элегантным, похоже, сильно сдал. Он выглядел ссутулившимся, постаревшим раньше времени и каким-то поблекшим, словно растение, посаженное в тёмном углу нерадивым садовником. Больше всего меня поразила трёхдневная щетина — для прежнего Виктора абсолютно немыслимая вещь.

— Зайти-то к тебе можно? — Я решительно прервал затянувшуюся неловкую паузу. — Посидим-поговорим. Вспомним молодость и всё такое.

— Молодость… встреча выпускников… все наши… — насмешливо протянул Виктор. — Ну заходи, раз уж пришёл. Только хочу предупредить, у меня там немного… странно.

— Неубрано? Это ерунда, с кем не бывает. Хотя на тебя совершенно не похоже. — Я бросил на него ещё один пытливый взгляд и переступил порог.

На секунду мне показалось, будто какая-то невидимая машина времени внезапно перенесла меня в прошлое. Те же предметы на тех же местах, те же обои на стенах, даже запахи те же, что и пятнадцать лет назад, когда я впервые удостоился высокой чести быть приглашённым в гости к «Витьку — профессорскому сынку», как в нашей компании шутливо называли Виктора. Впрочем, нет, предметы не совсем те же. Чего-то явно не хватало, но чего именно — у меня никак не получалось сообразить.

Пока я пристраивал пальто и шляпу на вешалку, Виктор скрылся в недрах обширного стенного шкафа, откуда вынырнул с парой уютных тапочек.

— Вот, разувайся пока. А я пойду поставлю чайник. — Его шлёпанцы пошуршали в сторону кухни.

Я наклонился, чтобы развязать шнурки, да так и застыл в нелепой позе.

Весь паркет прихожей был усеян тёмными пятнами, которые, в свою очередь, увенчивались небольшими пятнышками ослепительной белизны. Подснежники. Настоящие, живые. Неровные чёрные пятна, заполненные перепрелой землёй, напоминали проталины, словно деревянные дощечки были снегом, уступившим настояниям ласкового апрельского солнышка и выпустившим на волю отважные первоцветы.

Я закрыл глаза. Вместо привычного запаха ухоженного дорогого жилья ноздри тревожили совсем другие ароматы — состарившегося снега, набухшей коры, прошлогодних листьев, мокрой земли и слабая, едва ощутимая нота только что пробудившихся к жизни белых цветов. Поморгал немного, снова посмотрел вниз, но подснежники никуда не исчезли. Наоборот, они сейчас казались куда более реальными, чем застывшая во времени полутёмная прихожая Савинских, даром что в мире за стенами этой квартиры пора их собратьев настанет не раньше, чем через месяц.

— Любуешься? — Голос Виктора выдернул меня из оторопелого созерцания.

— Ага, необычное дизайнерское решение. Может, украду для себя, если пойму, как ты это сделал.

— Типун тебе на язык, — серьёзно сказал Виктор. — Если ты закончил, пошли в гостиную. Не так часто ко мне приходят гости, чтобы заставлять их чаёвничать на кухне.

Я торопливо стянул ботинки, впрыгнул в тапочки и поспешил следом за хозяином квартиры, аккуратно обходя «проталины». В коридоре не удержался, оглянулся назад — и отшатнулся, пол поплыл у меня из-под ног.

Никаких цветов в прихожей больше не было. Прихожая как прихожая, паркет как паркет. Зато я наконец вспомнил, что за мелодия зазвучала, когда я в первый раз нажал на кнопку звонка этой квартиры. Это была фортепианная сюита из «Времён года» Чайковского, «Апрель». Подзаголовок — «Подснежник».

Виктор внимательно наблюдал за моей реакцией, затем медленно произнёс:

— Я же говорил, что тут у меня странно. Ну как? Отважишься выпить чаю со старым другом или сбежишь, теряя тапки? Не ты первый, не ты последний.

Мне стало немного стыдно, и я взял себя в руки. Ну выросли подснежники на полу не пойми как, пропали не пойми куда — что ж такого? Слыхали мы истории и поувлекательнее. Вот только в мои планы никогда не входило самому вляпаться в такую историю.

— Зелёный не предлагать! — Я бодрым шагом направился в гостиную, благо хорошо помнил, куда идти.

Гостиная тоже словно бы выплыла из нашего общего прошлого. Дубовый мебельный гарнитур (умели раньше делать на века!), хрустальная люстра, большие окна с полузадёрнутыми шторами, высокий потолок с лепниной, фотографии и картины на стенах. Похоже, Виктор так ничего и не трогал в родовом гнезде, не переделывал под себя. Я готов был поспорить, что и его собственная комната, отделанная и обставленная сообразно вкусу Рогнеды Михайловны, чем мой друг втайне был не слишком доволен, осталась такой же, как была при её жизни.

Я остановился рассмотреть одну из больших фотографий. Высокий, худощавый Пётр Николаевич возвышался, как скала, добродушно и немного снисходительно посматривая в объектив. Маленькая, пухленькая Рогнеда Михайловна радостно улыбалась, её глаза лучились счастьем. Я не видел раньше этой фотографии. Савинские на ней были уже далеко не молоды, но их тёплые чувства друг к другу не иссякли; казалось, их любовь волнами струилась по комнате из тёмной овальной оправы снимка. Жили счастливо и умерли в один день.

— Мне правда очень жаль, — вырвалось у меня. — Твои родители были достойными людьми.

— Я знаю, — спокойно сказал Виктор. — В высшей степени достойными. Я за многое им благодарен. Джем или мёд?

— Джем, — машинально ответил я, продолжая изучать снимки. Большая их часть была мне знакома — родственники и друзья семьи, фото с конференций, выпускной класс Виктора…

— Аня иногда говорила, — вдруг раздалось у меня за спиной, — что подснежники — душа апреля. Она даже однажды затащила меня в глубокое Подмосковье любоваться ими. В конце концов мы опоздали на последнюю электричку и добирались на попутках. Ох, и влетело мне на следующее утро!

— Это не тогда ли, когда я тебя покрывал, заливая твоим, будто мы засиделись допоздна с проектом, а потом пошли гулять по ночной Москве? Мне пришлось выдержать настоящий допрос с пристрастием. Ты ещё мне тогда наплёл, что зажигал в клубе… А сам, оказывается, ездил в тьмутаракань цветочками любоваться.

— Ну да, стыдно было как-то рассказывать правду, — легко признал Виктор. — Ты бы тоже не понял. В конце концов, посмотреть на подснежники и в Ботаническом саду можно. Но знаешь, Лёха, я не пожалел, что поехал. Представь себе: старый, почти нетронутый лес; небо чистое-чистое, в Москве такого никогда не увидишь; птицы поют на разные голоса… И повсюду подснежники — душа апреля, весеннее чудо в царстве снега и холода; и наши поцелуи тоже, как эти подснежники, — чистые, нежные, робкие… Будто в детстве читаешь книгу, а оттуда вдруг появляется живая фея.

Я удивлённо слушал. «Витёк — профессорский сынок» и вся эта цветочно-поцелуйная лирика никак не увязывались в моём сознании. В пору нашего с ним близкого знакомства он был совсем другим — чопорным, немного педантичным и при этом прагматичным.

* * *

Я родился восьмого марта. Нет, не специально подгадал, просто так получилось. День моего рождения — настоящее Эльдорадо всевозможных шуток и подколов, так что пришлось с раннего детства отращивать недюжинное чувство юмора. Впрочем, это пошло мне на пользу. Знакомьтесь — Лёха Биленко, душа любой компании, человек-праздник. Заметьте — не абы какой праздник, а целый Международный женский день. Девушки от этой шутки мило хихикали и сразу оттаивали. У красивого и элегантного Витьки поклонниц всё равно было больше, но я не был в обиде. В конце концов, мир большой и приключений в нём спокон веку хватало на всех.

Пока я учился, каждый мой день рождения превращался в настоящую феерию с громкой музыкой, дикарскими плясками прямо в коридоре, дурацкими выходками вроде торжественного сожжения чучела Хаммурапи и грандиозной финальной попойкой с непременным явлением под занавес разъярённого коменданта.

Лёлька, за которой я ухаживал на третьем курсе, попросила меня пригласить на вечеринку всех её подруг, и я, конечно, не мог отказать любимой девушке, да ещё восьмого марта. Одной из подруг и была Аня. Эта девушка училась на параллельном потоке, и поэтому раньше мы с ней практически не пересекались. С Лёлькой она познакомилась в театральной студии, они вместе участвовали в самодеятельных постановках. Обычная девушка с заурядной внешностью — худенькая угловатая фигурка, треугольное личико с заметно выступающими скулами, тонкие губы, не слишком густой «конский хвост» на макушке и живые, блестящие чёрные глаза. Мышонок мышонком, только усиков не хватает.

Девчонки смеялись и перешёптывались, когда я знакомил их со своим лучшим другом, а Виктор учтиво улыбался.

— Донна Анна, подарите мне этот танец! — подчёркнуто галантно сказал он и красивым жестом предложил Ане руку.

— Вот кого надо к нам в труппу! — взвизгнула Лёлька. — Вот это грация и артистизм!

— Уж командор стучится в дверь, куда деваться нам теперь? — нараспев продекламировала Аня, в притворном ужасе хватаясь за руку Виктора.

— Не испугает нас никак противный каменный чудак! — нашёлся Виктор, и все покатились со смеху. Аня смеялась громче всех.

Витька сбежал ещё до того, как праздник окончательно трансформировался в массовую пьянку. Наш пай-мальчик никогда и нигде «ни в чём таком» замечен не был и, похоже, собирался прожить серой скучной жизнью отличника до самого выпуска. Лёлька заметила, что Аня тоже пропала.

— Эгей! Тили-тили тесто, жених и невеста! — завопила она.

— Да ладно тебе. Профессорский сынок — и Анька? Бред! — засмеялся кто-то из её подруг.

— Вот и не бред! — настаивала подвыпившая Лёлька. — Я сердцем чую, у них искра!

— За искру в Международный женский день! — провозгласил я очередной тост. Эпизод промелькнул и забылся, праздник пошёл своим чередом.

…Вернувшись в настоящее, я едва не свалился со стула. Одна из картин на стене гостиной, сколько я её помнил, изображала группу образцово-показательных советских студентов с учебниками и тетрадками под мышкой. Их предводитель вдохновенно вещал, указывая рукой в открытое окно, за которым простиралась солнечная даль светлого будущего, остальные внимательно слушали. Эта картина была дорога Петру Николаевичу, но меня всегда смешила. Сейчас сюжет на холсте разительно изменился. Вместо солнечного дня — глубокая ночь. Вместо просторной аудитории — крыша, в которой я без труда узнал крышу нашего общежития. Вместо компании студентов — юноша и девушка, которые смотрели вверх, держась за руки. В небе над ними отчётливо виднелось какое-то созвездие с двумя близко расположенными яркими звёздами.

— Созвездие Близнецов. Если верить «Божественной комедии», именно там находится вход в высшие сферы, — сказал Виктор, проследив за моим взглядом. — Мы с Аней в тот вечер, — помнишь, когда ты нас познакомил на своём дне рожденья? — пошли смотреть на звёзды. Я сказал, что с крыши было бы лучше видно. А она — что знает, как туда влезть. Это было наше первое приключение. Она отыскала Близнецов и долго рассказывала о Беатриче и её бессмертной любви.

Виктор помолчал.

— Сказать по правде, я никогда «Божественную комедию» дальше «Ада» не осиливал. Ничего не говорящие имена и названия, сплетни о давно умерших людях и бесконечные нравоучения — всё это казалось мне смертельно скучным. Но Аня смотрела на эту книгу совсем другими глазами. Созвездие Близнецов и Беатриче. Вот что казалось ей самым важным. Только любящим открывается рай. Или светлое будущее.

— Любовь, что движет солнце и светила, — задумчиво процитировал я, глядя на необъяснимо потемневший потолок, на котором светилось то же самое созвездие. — Значит, Лёлька всё-таки была права. Между вами тогда действительно пробежала искра.

— Даже целых две. И имена им Кастор и Поллукс, — засмеялся Виктор. — С прошедшим тебя, кстати.

С кухни донёсся негромкий, но пронзительный свист.

— Чайник, — вскочил Виктор. — Сейчас принесу.

Я вспомнил, что не вымыл руки перед тем, как сесть за стол. Немудрено — среди паранормальной ерунды, творящейся в квартире Виктора, можно забыть собственное имя, а не только правила гигиены.

На первый взгляд в ванной ничего странного или угрожающего не было. Ванная как ванная, ничего примечательного. Впрочем, одна странность всё же была. Зеркало отсутствовало.

Я вдруг понял, что было не так с прихожей (если, конечно, не считать тающего паркета). Там тоже исчезло зеркало.

Я пустил горячую воду, но из-под крана не вылилось ни капли.

— А ещё они борются за почётное звание дома высокой культуры быта! Консьержки тут у них сердитые, запрещать-не-пущать! — укоризненно сказал я и пустил холодную. Что ж, холодная вода действительно полилась. С потолка. Струи дождя бесцеремонно обрушились на меня, оглушили, обволокли. Над головой явственно раздался небольшой удар грома, мелькнула вспышка молнии.

На мой отчаянный вопль примчался Виктор, закрутил оба крана. Дождь тут же прекратился. В ванной сильно пахло озоном и свежей травой.

— И у тебя тут всё время так? — стуча зубами, еле выговорил я.

— Не каждый раз. Обычно, если горячая вода не идёт, это знак, что холодную включать пока не стоит.

— Что у тебя в уборной творится, страшно даже представить, — проворчал я. — Сухое полотенце есть?

— Есть, но не понадобится, — усмехнулся Виктор. — Пошли, компенсируем твой моральный ущерб вкусным чаем с плюшками.

Полотенце действительно не понадобилось. До гостиной я добрался первозданно сухим. Осмотрев свой костюм, я убедился, что неожиданный потоп не оставил на нём ни следа. В комнате было тепло и светло, как бывает в ясные, погожие дни. Но дождь никуда не делся. Он просто перекочевал из трёхмерного пространства квартиры в плоскости изображений на стенах, сразу во все: образцовые студенты прикрыли головы учебниками и тетрадями, синее небо на пейзажах заволокло тяжёлыми тучами, учёные попрятались под столы, школьники и вовсе разбежались кто куда, а Пётр Николаевич, лицо которого выражало крайнюю степень возмущения, раскрыл над головой Рогнеды Михайловны огромный чёрный зонт.

— Угощайся, — примиряюще сказал Виктор, подвигая ко мне большое блюдо с аппетитными румяными плюшками. — Не бойся, они ничего плохого тебе точно не сделают. Их тётя Зина пекла. Консьержка наша. Сегодня её смена, так что вы должны были познакомиться.

Вспоминая суровое лицо тёти Зины, я принялся жевать плюшку. Тающая во рту выпечка с корицей была выше всяких похвал. За такой талант можно было и простить ей неполиткорректное обхождение.

…Дождь застал нас на полпути к столовой. Девчонки с визгом забились под ближайший козырёк, парни пристроились рядом. Редкие капли стремительно превратились в мощные холодные струи, послышался первый гром.

— Гроза в середине апреля — что за глупости, немедленно запретить! — сказал кто-то.

Вдруг от столпившейся под козырьком компании отделилась фигурка в тёмной куртке, помчалась под дождь, заплясала, закружилась, раскинув руки.

— Дождик, лей пуще! Дам тебе гущи!

— Анька, дура, что ли? Вернись немедленно, простудишься ещё! — Моя Лёлька всегда была готова проявить заботу о ближнем.

Внезапно Виктор бросился следом. Сперва я подумал, что он хочет силой затащить девушку в сухое место, но нет — он закружился в сумасшедшем танце вместе с ней.

— Весна! Весна! — на два голоса ликовали они. А затем, ко всеобщему изумлению, слились в долгом страстном поцелуе. Дождь поливал их всё сильнее, гром и молния салютовали влюблённым сверху.

— Уи-и, весна-а-а! — завопил кто-то из девчонок, оправившись от неожиданности. И, словно подхваченные океанской волной, мы один за другим выкатились под дождь, отдавшись во власть весёлого апрельского безумия.

Как ни странно, после этой истории никто не заболел. Даже Вика, ещё одна Лёлькина подруга, отличавшаяся на редкость слабым здоровьем.

…Вечером того же дня я попенял Виктору:

— Я и не подозревал, что у вас с Анькой что-то есть. Лучший друг, называется. Штирлиц отдыхает.

Виктор безмятежно улыбнулся.

— Да мы особенно и не скрывались. Просто никто почему-то в упор не видел.

Я вспомнил, что в последнее время Аня постоянно попадалась мне на глаза. То она гостит у Лёльки, то ей нужно что-то спросить у нашего преподавателя, то книгу у меня одолжить…

— И что же такого ты в ней нашёл, позволь спросить? С Кристиной или Алёной её не сравнить даже близко…

— Расфуфыренные куклы, — фыркнул Виктор.

— Однако же, когда ты с ними встречался, тебе весь факультет завидовал, — веско заметил я.

— Что они понимают? Аня — она другая совсем… она… ну, как тебе объяснить… в ней столько любви, силы, солнца! Когда она рядом, я будто просыпаюсь. Нет! Как будто я из марионетки превращаюсь в настоящего живого человека. Все чувства проясняются, обостряются в тысячу раз. Я становлюсь способным на весёлые выходки и отчаянные поступки, такие, как сегодня…

— Это просто гормоны играют, дружище, — с видом умудрённого жизнью старца сказал я. — А что, может, она именно этим и берёт… ну, ты понимаешь… этим самым…

Виктор аж подскочил:

— Ещё одно слово, Лёха, и ты в нос получишь. Я не шучу.

— Ладно-ладно. — Я поднял руки ладонями вперёд. — Не буду опошлять твои высокие чувства своими низменными предположениями. Даже не буду спрашивать, было у вас уже или нет. Ежу понятно, что нет, иначе профессорский сынок уже наигрался бы и разбежался.

Он и правда не шутил. Мой разбитый нос заживал неделю, не меньше. Всё это время Виктор со мной не разговаривал.

— …Эта штука божественнее «Комедии» Данте. — Я дожевал плюшку и теперь с удовольствием прихлёбывал чай. — Можешь так и передать своей тёте Зине.

— Непременно передам. — Виктор, когда улыбался, начинал заметно походить на прежнего себя. — Кстати, тётя Зина была единственным человеком, который понимал и одобрял наши с Аней чувства. Аня называла её квартиру «наша конспиративная квартира». Мы пару раз в неделю там встречались. У неё остались ночевать после того казуса с подснежниками. Тетя Зина ничего не рассказывала маме, ждала, когда мы сами решим открыться.

— И вы решились наконец. Прямо перед экзаменами.

Виктор снова потемнел, помрачнел, съёжился. На картинах за его спиной исчезли краски, оставив силуэты в унылых тонах сепии.

— Ты знаешь, чем всё закончилось. Не стоит это вспоминать. Лучше о себе расскажи. Мы же лет десять не виделись. Где ты теперь работаешь, как живёшь?

Я начал рассказывать историю своей жизни, стараясь, чтобы она не слишком напоминала пересказ стандартной истории успеха из американской мотивирующей литературы. Виктор слушал, поддакивал, качал головой, но я видел, что он по-прежнему погружён в свои мысли.

По квартире раскатилось тремоло телефонного звонка — резкое, повелительное. Раз, другой, третий. Я вопросительно посмотрел на Виктора.

— Нет, я не буду отвечать, — сказал он с явным неудовольствием. — Хочешь, сам сними. Если бы я мог, завёл бы секретаря.

Телефон замолчал.

— Раньше ты всегда отвечал на звонки, — удивился я.

Виктор скривился, словно проглотил что-то кислое. Звонок раздался снова. Я решительно снял трубку и поднёс к уху.

— Витя, Витенька, послушай меня, пожалуйста! — всхлипывала в трубке, порой срываясь на неприятный визг, покойная Рогнеда Михайловна. — Она же типичная хищница, ты ей не нужен, ей квартира твоя нужна, твоё положение, связи — пер-спек-ти-вы! Сыночек, я же о тебе думаю, только о тебе! Когда ты поймёшь, будет уже поздно!

— Эта… женщина появится в нашем доме только через мой труп! — вторил ей раскатистый баритон Петра Николаевича. — Ничего, уж я-то выбью из тебя всю блажь.

— Мы устроим тебе нормальную партию! — снова подхватывала Рогнеда Михайловна.

Я швырнул трубку на рычаг так, словно она была живой и могла меня укусить.

— Так вот почему ты в последнее время к телефону не подходишь…

— Именно. Нет, не страшно. Привык уже. Просто неприятно. Ты сейчас слышал фрагмент одной из отвратительнейших сцен моей жизни. Что было потом, легко себе представить. Папа ругался не по-профессорски, мама заламывала руки и пила успокоительные капли. Они пытались убедить меня в том, что брак с Аней сломает мне жизнь. Я сдался, позорно сдался.

Виктор опустил голову. Казалось, он заново переживал все события того далёкого майского дня. Чтобы не мешать ему восстанавливать душевное равновесие, я перевёл взгляд на стену с фотографиями. И уже совсем не удивился, увидев, что выражение лиц четы Савинских снова изменилось. Пётр Николаевич сердито сдвинул брови, Рогнеда Михайловна оскалила зубы, что сделало её похожей на маленькую злую болонку. Куда только девалась та прекрасная, источавшая тепло и любовь супружеская пара, которой я любовался, войдя в эту комнату!

Мне стало грустно.

— Я, конечно, знал, что они не одобряли вас с Аней, — сказал я. — Но мне всегда казалось, что ты и сам не слишком стремился на ней жениться, а роль родителей в этой истории немного преувеличил. Мол, против родительского слова не попрёшь и всё такое. Но чтобы вот так… А я всегда считал их такими замечательными. — Я ещё раз взглянул на фотографию, открывающую тёмную сторону семейной идиллии.

— Они и были замечательными, — медленно ответил Виктор. — В конце концов, они искренне верили, что спасают меня от роковой ошибки. Откуда им было знать… Они жили в своём собственном настоящем мире. До других миров им не было никакого дела. Даже если эти другие — тоже настоящие.

Виктор молчал, я тоже. Я знал, что сейчас наши с ним воспоминания — об одном и том же. Серый мартовский день клонился к закату, но из полуприкрытых окон снова шёл сияющий свет летнего утра.

…Когда я вырулил из-за угла коридора, страсти были в самом разгаре. Аня говорила на повышенных тонах, Виктор что-то отвечал ей растерянным голосом. Кажется, она требовала от него ясности прямо при всех, не оставляя ему возможности ни соврать, ни уклониться от прямого ответа. Случившиеся рядом студенты с любопытством наблюдали эту сцену. Ещё бы — оживший бразильский сериал!

— Анечка, мышонок мой родной, — растерянно бормотал Виктор. — Дай только срок — я сумею им доказать… объясню всё… Пойми, без их поддержки у меня нет будущего!

— И что? Я поняла, что предки против, но ты — не они! Почему ты их вообще слушаешь? Почему не можешь сам за себя решить? — почти кричала Аня.

Внезапно, в мгновение ока, она взлетела на подоконник, дёрнула створку окна.

— Здесь пятый этаж, — неожиданно тихо, но веско сказала она. — У меня мало шансов остаться в живых. Решай, Виктор, решай сам — я или они. Считаю до трёх. Раз!

Мы все замерли. Оцепенели. Такого никто не ожидал.

— Два! — выкрикнула Аня.

— Анечка, что же ты… что же ты делаешь… — Виктор не говорил, а как-то странно блеял.

— Три!

Виктор закрыл лицо руками.

Аня постояла на подоконнике. Ветерок играл её лёгкой белой блузкой, выбившимися на свободу прядками волос. Потом она повернулась и смачно сплюнула вниз, на улицу. Подчёркнуто медленно спустилась на пол и закрыла раму на шпингалет.

— Слабак! — бросила она Виктору, всё ещё не отнимавшему рук от лица. — Слюнтяй! Мамкин сыночка! Ненавижу тебя! Всех вас ненавижу! Вы все просто фальшивки! — И зашагала прочь по коридору.

Случайные зрители перешёптывались, некоторые крутили пальцем у виска.

…Больше Виктор и Аня не виделись. Виктор пытался ещё раз объясниться с ней, хотя бы просто поговорить, но её подруги сказали ему, что она забрала документы и уехала. Куда — никто не знал. Я помогал ему в поисках. Но где нам было её искать?

* * *

Мы с Виктором молча сидели в гостиной, окончательно забыв об остывшем чае. Из окон снова сочился серенький свет угасающего мартовского дня, зато вокруг нас кружились невесть откуда взявшиеся бабочки. Мы больше ни о чём не вспоминали, просто любовались их лёгким бездумным танцем, прихотливым, как повороты судьбы.

Наконец я решился нарушить молчание.

— А ты? — спросил я. — Как ты жил всё это время, чем занимался?

— Do you believe in life after love? — неожиданно пропел он строчку из популярной песни. — Вот-вот. Никак я не жил. Просыпался по утрам, завтракал, шёл на какую-то работу, что-то делал, о чём-то разговаривал, встречался со случайными девушками… Но не жил. Мама, конечно, со временем начала догадываться, пыталась лечить меня от депрессии, возила на какие-то курорты. Смешно. Чем могут помочь курорты, если ничто больше не имеет значения? Пару раз я съездил в тот подмосковный лес, где мы были в начале той нашей весны. И место это находил, и подснежники, а только всё не то. И лес, и цветы, и весна — всё просто так, понарошку. А тогда, с Аней… только тогда и было настоящее.

Я вспомнил удивительное чувство, посетившее меня в прихожей — будто подснежники на полу более реальны, чем сам пол и вообще вся эта квартира.

— Самым страшным в гибели мамы и папы для меня было то, что и она не имела никакого значения. Были они — нет их. Разницы никакой. Я убеждал себя, что должен хоть что-то чувствовать, но напрасно. На работу я ходить перестал — оставшегося мне наследства вполне достаточно, чтобы существовать скромно, но безбедно. А следующей весной началось это странное. Сначала я думал, что рехнулся и у меня галлюцинации. Но после того, как Ольга — ты точно её не знаешь — сбежала отсюда, не помня себя от ужаса, я понял, что все эти вещи происходят на самом деле. Я даже вызывал экзорциста, потом приглашал батюшку. Безрезультатно.

— Может быть, тебе уехать отсюда куда-нибудь? — спросил я. — Или устроить большой ремонт и всё здесь переделать?

— От себя не убежишь, — горько усмехнулся Виктор. — Я упустил свой шанс и потерял билет в рай навсегда. Созвездие Близнецов принимает только двоих — помнишь? Одному остаётся перебирать осколки подлинной реальности, которую ему не хватило сил удержать. В один прекрасный день я понял, что всё это — и голоса, и бабочки, и подснежники, — просто мои воспоминания о нашей с Аней первой и единственной весне. Я не смог их отпустить, и они материализовались. Мне хорошо здесь с ними. Я включаю дождь, собираю подснежники, наблюдаю за бабочками. А на телефонные звонки можно и не отвечать.

— А с зеркалами что? — Я не смог сдержать любопытства. — Не думай, что я не заметил. Во всей квартире нет ни одного зеркала.

— Ты уверен, что хочешь знать?

Я подумал.

— Пожалуй, нет.

Я поднялся.

— Так что сказать ребятам? Ты будешь на встрече?

— Вряд ли. Если только… А вдруг?..

— Нет. — Я с сожалением покачал головой. — О ней так никто больше ничего и не слышал. Её не будет.

— Тогда бывай.

— Бывай.

Бабочки проводили нас до прихожей, вились вокруг, пока я надевал ботинки и пальто.

— Передавай привет Лёльке, если её увидишь на встрече, — напутствовал меня Виктор. Бабочки шелестели крыльями, словно тоже что-то шептали.

— Непременно передам, — сказал я.

Дверь за мной закрылась. Бабочка, случайно вылетевшая в коридор, растаяла, как облачко дыма на сквозняке.

Я вынул мобильник и набрал номер жены.

— Да, еду домой. Да, Витька был у себя. Поговорили, пообщались. Привет тебе передавал… Ну всё, Лёлечка, подробности расскажу, когда приеду. И поцелуй там Катю с Полей за меня. Что-что? И вазу грохнули? Ох уж эти близнецы…

2019